Вторая мировая война для абсолютного большинства россиян, представляется исключительно как «Великая Отечественная война», и является наиболее величественной и героической страницей их прошлого. Миф «Великой Отечественной войны» является краеугольным каменеем российской национальной идентичности и инструментом исторической политики и мобилизации общества, используемого Кремлем в своих целях.
В одной из наших предыдущих передач Назар Олийнык на эту тему беседовал с российским историком Александром Гогуном из Свободного университета Берлина. Сегодня мы предлагаем Вашему вниманию вторую часть беседы, в которой речь пойдет о мифе «Великой Отечественной войны» и российском историческом сознании в контексте сталинизма периода Второй мировой войны.
Назар Олийнык: Александр, период 1939-41 годов, в исторической памяти представляется в основном, политика которую вел Советский Союз, представляется или как оборонительная политика, или же присоединение западноукраинских и западнобелорусских земель, представляется как «историческая справедливость». В тоже время отсутствует понимание сути режима, который был установлен на этих землях. То есть, репрессивный характер этого режима практически отсутствует.
Александр Гогун: Историческая память, в этом смысле, она обладает двумя особенностями. Во-первых, она пластична, то есть, сильно меняется у жителей и это зависит прежде всего от государственной политики и пропаганды. Причем, это происходит довольно быстро - я читал социологические опросы. В течение нескольких лет процент информированности людей о таком явлении как Холокост или геноцид армян, он менялся в полтора раза. Увеличивалось число информированных, если власть ставила себе такую задачу.
Я помню в 90-е годы, когда я учился в школе, у нас были очень живые дискуссии с учителем именно по этим вопросам: 1939-41 год, аннексии, захваты, – являлось ли это тогда необходимым шагом? Мы пытались как-то это обосновать. Являлось ли это актом агрессии или, если это даже было актом агрессии, была ли это, скажем, агрессия во благо народов Советского Союза? Эти вопросы стояли, и они в нашей минимальной фокус группе из 30 человек, вызывали очень разные ответы. Потом, 1999-2000-ый год, когда врубили на полную мощь неосоветскую пропаганду, вероятнее всего большинство населения поддерживает, ретроспективно, тогдашнею великодержавную политику возвращения «отнятых земель», такой редентизм своеобразный. Но, совершенно точно, что в университетской, академической среде, даже сейчас, несмотря на все идеологическое давление, есть немало людей, которые очень остро оценивают эти события как преступные или же ошибочные, даже с точки зрения Сталина. То есть, что, если мы берем Советский Союз как нечто, к чему мы лояльны, Сталин совершал глупость. Такое мнение тоже встречается, и оно довольно-таки нередко о том, что он был во внешней политике недостаточно, ну что ли, разумным, даже с точки зрения его целей, пускай преступных.
Н.О.:Я думаю тут надо отметить именно, что означал этот сталинский режим на западноукраинских и западнобелорусских землях. Во-первых, это сотни тысяч семей, которые были депортированы в этот период, а также десятки тысяч людей, которые были убиты. Особенно речь идет о лете 41-го, когда, например, в исторической памяти россиян это огромная трагедия, отступление и героизм Красной Армии, и в тоже время, в прифронтовой зоне в тюрьмах, уничтожаются десятки тысяч людей самым зверским способом. Необходимости уничтожать людей, которые находились в тюрьмах, не было. То есть, это было как-бы очевидное военное преступление, не вызванное военной необходимостью.
А.Г.:Да, события, происходившие на территориях, которые заняла Красная Армия в 39-40-м годах, скажем так, западная национальная окраина Советского Союза, они в национальной памяти россиян занимают, в основном, периферийное значение, вот эта вот советизация. Не так много знает об этих расстрелах лета 41-го года – тема недостаточно популярная. С одной стороны, из-за того, что 1941 год – это позорное поражение, с точки зрения человека, который настроен великодержавно. Весь фокус идет на то, чтобы понять, как же это произошло, что 15 лет жили впроголодь, работали только на войну и бах вот такое - до Москвы отступаем. Для людей, критически воспринимающих Советский Союз — это лишь маленькая страничка в истории советских репрессий и маленькая страничка в истории советских преступлений потому, что тогда тысячами расстреливали солдат на фронтах, собственно, из своей действующей армии из-за дезертирства, за пораженческие настроения, за невыполнение приказа и так далее.
Н.О.:В восприятии россиян есть такой один интересный момент, в восприятии жертв чужих и своих. В том плане, что, скажем, такое событие как Катынь, катынское преступление, когда около 23 тысяч польских граждан, офицеров, были расстреляны воспринимается в особенный способ даже людьми, которые понимают, что это преступление. Мол «Да, 23 тысячи были расстреляны, но с другой стороны, сколько погибло россиян и сколько было таких катыней в масштабах России» …
А.Г.:В этом смысле, люди в том числе и исследователи, часто ставят контекст общесталинских преступлений, но не учитывая того факта, или просто не зная о том, что для поляков это значит сильно больше, и отчасти для немцев это значит немало из-за того, что Гитлер аналогичного преступления против польского офицерства не совершил. Он интернировал офицеров, изолировал их для того, чтобы они не представляли опасность и не шли в Сопротивление, но вот этого массового убийства не было. Поэтому, для поляков это нечто такое из ряда вон выходящее, а как Вы правильно сказали, русские говорят о том, что Сталин истреблял царских офицеров и офицеров Красной Армии в масштабах совершенно не меньших. Многие говорят 37-й, 38-й год – 37-38-й год тоже совершенно ничем не отличается в отношении сталинских репрессий против армии, от предыдущей политики.
Н.О.:Александр, если взять, например, повествование о «Великой Отечественной войне», то акцент делается на победу. Мы победили монстра, нацизм и есть проблема с пониманием у обычного россиянина, почему, например, в других странах, в той же Украине, в странах Балтии, в Польше или даже, скажем, в Чехии, вопрос 44-45-го годов не воспринимается как освобождение. Нет понимания, что для народов Центрально-Восточной Европы это не означало освобождение и окончание войны, а продолжение борьбы за свою независимость в условиях марионетковых режимов, контролируемых Москвой.
А.Г.:То, что воспринимается он как, ну если не новый оккупационный, то захватнический режим советский и то, что сталинизм,как таковой, был принесен на штыках Красной Армии, акцент начал на этом делаться более в последние годы. Деккомунизация конца 80-х начала 90-х в Центральной Европе она была очень ограниченная, в том числе, деккомунизация памяти: монументов, памятных досок, топонимики, не говоря уже об учебниках текстовых. У меня есть знакомые поляки, которые до сих пор термин «освобождение», применительно к действиям Красной Армии, используют. Но это, наверное, все-таки уже меньшинство. Входит новое поколение, которое впитало в себя демократические ценности, которое понимает, что освобождение оно не «от чего-либо», а «для чего-либо», то есть, для свободы и тот режим, который принес Советский Союз – это свободой никак язык не поворачивается назвать.
Материал подготовил Назар Олийнык